Об Анатолии Гаврилове говорят обычно в контексте традиции минимализма, «телеграфной» прозы, сравнивают его с такими авторами, как Илья Эренбург, Леонид Добычин, Павел Улитин. Новая книга Гаврилова — не сборник рассказов или заметок, не роман, но какой-то особенный жанр, поддающийся только этому автору и делающий его поэтику настолько уникальной, насколько это возможно для автора XXI века. Это пластичные тексты-конструкторы, тексты-конспекты со своим неповторимым интонационным и ритмическим набором, зарисовки, в сжатых пределах которых трагедия успевает стать комедией, комедия превращается в абсурд, а серьезная и претенциозная мысль — в житейскую псевдомудрость.
В издательстве «Городец» после десятилетнего перерыва вышла новая книга Анатолия Гаврилова «Под навесами рынка Чайковского».
Проза Гаврилова, на первый взгляд, это постоянно отвлекающаяся проза. На самом деле, она максимально сконцентрирована — просто сразу на многом. Это отвлечение — результат постоянного «двойничества», такого двойного типа письма, в котором у каждого высказывания есть параллельное, возникшее из сравнения с другим по синтаксическому, семантическому или образному принципу:
Никто не звонит, не приходит. Что ж. Ничего не поделаешь. Но вот кто-то звонит. Но связь кончилась. Кончилась связь. Деньги кончились. Что ж. Связь еще восстановится. Мы еще встретимся.
Мысль того, кто говорит, не скачет — она удерживает в себе постоянно больше, чем требуется, проверяет саму себя, возвращается к своей предтече, опережает свое продолжение и ищет себя уже в каком-то другом качестве. «Центр окружности не принадлежит окружности. Окружность не принадлежит центру». Эта цитата великолепно описывает принцип децентрализованной прозы Гаврилова (как, кстати, и многие другие — неизвестно, произвольно или намеренно — разбросанные по книге цитаты-ключи к прочтению).
Формально части текста удерживает дневниковая структура, но сама идея дневника здесь скорее пародийна: каждый новый день похож на предыдущий, погода пасмурная, дела пустяковые, мысли об искусстве затираются житейскими замечаниями, диалоги возникают неожиданно и строятся на принципах абсурда, где попытка коммуникации — заведомо провальное дело. «Под навесами рынка Чайковского» не пропускает в себя никаких элементов, свойственных «большой литературе». Вместо линейного повествования — осколочность и фрагментарность, вместо «объемного» героя «большого романа» — потомок «маленького человека» («Хочется жить так, чтобы исправить ошибки, в связи с чем купил ватрушку и съел ее»), жизнь которого полна неудач и несуразиц, а планы далеки от величия (что становится поводом для иронии и легко угадываемых литературных аллюзий).
«Давно нигде не бывал и не нужно. Горы, леса, моря — эка невидаль. Здесь живи. Не выходи — там Космос. Там известно что. Покушай горохового супа и на диван ложись. Осталось немного».
Намеренно обывательский тон, общее место, над которым собирались подумать, но бросили, рождает фразы-мемы, литературу, которую нужно разобрать на цитаты, а цитаты, очевидно, на мерч:
«Искусство, человек, государство. Государство, искусство, человек. Человек, государство, искусство. В человеке всё должно быть прекрасно и готово к войне».
Тексты Гаврилова во многом о том, как что-то не случилось и не сложилось: «Архитектор сказал, что мой дом будет в стиле модерн. Я заплатил ему за проект. Появились прораб и строители. Я выплатил им аванс. А потом они все куда-то исчезли».
Как это часто бывает, структура текста повторяет его смыслы: что-то, что не складывается и распадается (как жизнь или как текст о ней), все равно собирается своим особенными образом.
Автор статьи
Виктория Гендлина
Понравилась статья?
Поделиться статьей:
