Сразу после принятия реформы Народный комиссариат просвещения приказывает «в кратчайший срок осуществить переход к новому правописанию», а «появление каких бы то ни было текстов по старой орфографии будет считаться уступкой контрреволюции, и отсюда будут делаться соответствующие выводы». Чтобы ускорить процесс перехода к новой орфографии (и поставить в тупик противников реформы), власть приказала прекратить отливку исключенных из русского алфавита букв, тем самым убрав их из матрицы наборных машин. А с упорством буржуазных изданий, которые продолжали печатать «еръ» на конце слов, боролись специальные патрули, приходившие в редакцию и буквально вырывавшие из печатных машинок кнопки с этой литерой (после этого в печати для обозначения разделительного «ъ» их заменяли апострофом).
Как мы видим, самые масштабные реформы русской азбуки происходили в период не менее масштабных идеологических переломов. И если новая лексика приходила, как правило, одновременно с появлением своего означаемого (кавалерия, галстук, генерал – при Петре I; пионер, комсомол, октябренок - при Советской власти) и была необходима для элементарного называния явлений, то изменения правописания всегда нарушали привычку, из-за чего казались (не всегда справедливо) насильственно насаждаемыми. В любую эпоху государственная власть осознавала фасцинационную функцию письма и использовала ее как рычаг изменения общества. Так, по замыслу Петра I русская азбука должна была измениться в своих начертаниях подобно тому, как и русскому человеку следовало теперь одеваться в иностранное платье. Целью большевиков же было отбросить дореволюционное правописание - и мы видим, что эффект в итоге именно такой, как и планировалось: дореволюционное написание графически так сильно отличается от послереволюционного, что спутать их невозможно, даже не читая текста. При этом информационный элемент алфавита оставался неизменным в обоих случаях.